Глоток лета, или Попытка к бегству

Только что были в центре мегаполиса, в эпицентре зноя, связанные по рукам и ногам тревогами, которые как горячий воздух: окутывают, сдавливают, слоятся... война идёт, надо срочно искать жильё и опять – работу, и у детей проблемы, вот-вот сойдёшь с ума... кричи, моли о помощи – пройдут мимо, тебя – НЕТ, мы же прокляты навеки, даже и друзьями.

И вот это странное ощущение: вдруг выпали в другое измерение. И всего-то надо было сесть в лодчонку. Не ожидая ничего особенного...

 

Тишина и покой. Ивы смотрятся в реку, свесили длинные волосы над буйной травой островков. Островки крохотные, насыпаны для лебедей, их тут великое множество, у них лежбища по берегам, там сморённые жарой лебеди развалились тюленями. Но здесь, на воде, они другие, когда плывут, они быстрее нас – ведь наша лодка идёт со скоростью утки (а вот утята уже отстают, хотя пыхтят-стараются, работают лапками-ластами так, что вода бурлит). Ветерок играет... освежает иссохшие каналы восприятия. Запах воды и зелени падает в тебя внезапно, будто нежданную милостыню бросили.

 

На лодочке с низкой посадкой, когда сидишь чуть выше уровня воды, ты маленький, при этом – хозяин окрестностей. Один на десятки метров в стороны, а вперёд-назад на километры всё твоё. Люди на лавочках, на мостах у ажурных решёток улыбаются, поднимают руку в приветственном жесте. Тебя не только видят, ты заслуживаешь привета, ты больше не прокажённый! и даже не жалкий ничтожный обитатель обочины.

Тут, у воды, даже и нищие мнят себя падишахами или по меньшей мере визирями. Под аркой моста жильё городского маргинала: на ложе книжки, у изголовья буржуйка, ковры изображают стены, за "стенами" горшки с растениями – "наружа" уютная, и велосипед прислонён к опоре моста... земные радости и свобода! Есть ещё те, у кого Hausboot, кто живёт на воде, их лодки яркие, в завешенных каютах приятная прохлада – эти уж точно султаны, они властители реки: когда снимутся с якоря, идут по центру фарватера – лодчонкам без мотора надо разворачиваться носом к волне и кланяться шаху... качаться на волнах, пока вода не успокоится.

Нет, не совсем отпустило. Граффити на плитах набережной: розовый череп, смерть в летнем, ярком, декоративном обличье. Или вот на берегу белая простыня, буквы адовы: чёрные и кровавые – плакат обличает агрессора, правда, не забывает и силы альянса; левый Кройцберг думает, как Хомский. От времени – не сбежать.

И всё же, и всё же... Жизнь вернулась. Или так: удалось вернуться к себе. Ты теперь – есть, ощутим. Твоё общество – корморан, худой на тонком столбе, застыл гордо, поднял крючковатый нос к небу, впечатывая себя в пейзаж; а ты плеснёшь веслом, и баклан вспархивает, пикирует на воду и снова взмывает, взрывая воду и оставляя кипящий ключом след; баклан-корморан сделает круг и вернётся на облюбованное место, "присутственное": он тоже есть, ощутим, даже и больше, чем ты, он -- безусловен и краеуголен.

Теперь остаётся: запомнить впечатление и перетащить в него жизнь свою, вот так, как мы лодочку с каменных ступенек в реку, мелкой рябью зыблющуюся, перетащили. Ино побредём, короче. Дышать и набираться сил, может, и вправду что-то замутим ещё.