Поезд из Биркендорфа
Впервые опубликован в «Вечернем Нью-Йорке», 1999 г.
Я напишу все, как было. Нет, не ради предостережений человечеству. Птички поют за окном, рыбки в фонтане прыгают, девчонки на кухне готовят завтрак — нахрена мне здесь какие-то предостережения человечеству? Да и предостерегать-то его, человечество, в сущности, незачем. Так, несколько незнакомых мне человек, которые эти листочки все равно не прочитают.
Я напишу все, как было, просто потому, что там, где я жил раньше, я привык писать: я был там писателем. То есть это я сам себя так называл, больше меня называть так было некому. Кроме, разве что, моего бывшего друга — такого же, как я, эмигранта. Он сам был поэтом.
Тогда с чего начнем?
В 1996-м году я эмигрировал из России в Германию… Впрочем, этак начинать, так уж и не начинать вовсе. Лучше пойти на кухню к девчонкам.
Начну прямо с моего друга-поэта. Ему было 23, как и мне, он был высок, худощав, белобрыс, как юный ариец, небольшого роста, склонный к полноте, брюнет. Да, в общем, начхать на его внешность! Все это к моему рассказу не имеет отношения. Даже то, что он был поэтом — он мог быть и музыкантом... Впрочем, может быть, он все-таки не зря был именно поэтом. Может быть, именно поэтому ему достался тот билет, который ему достался?
Но суть все же в том, что в то время мы оба были разнорабочими. Иными словами мы выполняли ту работу, на которую безработные коренные жители не соглашались вследствие ее малооплачивоемости.
В одно прекрасное июньское утро шеф с сияющей улыбкой сообщил, что направляет нас двоих в Биркендорфский филиал фирмы. С тою же улыбкой он препоручил дело заму, который и отвез нас в Биркендорф на своей машине. Обратно мы должны были возвращаться поездом.
Биркендорф… Уж не знаю, как звучит этот топоним для русского уха. Что-то вроде Берлина и Дюссельдорфа, сцепленных вместе проволочкой? Как бы не так! Вообще, все эти разницы в языках давно сидят у меня в печенке, а правильнее сказать, что и там они уже давно не сидят. Поиск языковых сходств и различий мне давно наскучил, тем более, что сейчас я получил наконец то, о чем мечтал всю жизнь — здесь нет иностранцев, а соответственно, нет ни языков, ни сходств, ни различий. Поэтому все одолжения, сделанные моему рассказу русским языком, на этих листах как одолжения не рассматриваются.
Бог мой, Биркендорф, что это была за дыра! Наверное, самая дырявая дыра всего восточного полушария, к которой, правда, «бог» вряд ли имел какое-то отношение. Вообще, если я и нахожусь сейчас в этом прелестном уголке нашей маленькой вселенной, то уж никак не по вине этого господина душевнобольных. Ибо он просто не существует — это я заметил еще в школе на экзаменах…
Напишу лучше так, получится правдивее: черт подери! Я никогда еще не видал, чтобы филиал столь почтенной фирмы помещался в столь дрянном и непригодном для этого месте.
В этой деревне не было даже вокзала, не говоря уже о магазинах и закусочных. Поэтому мы, отработав десять часов в офисе дурацкого филиала и проглотив по куску непропеченной пиццы в кафе на втором этаже, направились искать вокзал. Работники фирмы сказали, что он находится в двух километрах по шоссе. Мы не поверили и оказались правы. Пришлось топать километра четыре — по велосипедной дорожке у края асфальтовой реки, по которой проносились рои мерседесов и мотоциклов, — прежде, чем мы достигли чего-то, что можно было бы с натяжкой назвать вокзалом. По крайней мере это была станция, на которой поезд останавливался.
Мы как раз увидели его хвост — связка зеленых сосисок набирала скорость и удалялась. Впрочем, когда мы подошли к расписанию, оказалось, что это был не наш поезд. Они ходили по этой ветке всего четыре раза в сутки — два туда и два обратно, и только что отошедший состав шел как раз туда, куда для нас было бы «обратно».
Мы подошли к билетному автомату, чтобы купить билеты. Я предложил было ехать без них, но мой друг сказал, что попасться кондуктору в первый день работы на новом месте было бы плохой приметой. Мы подошли и увидели, что местный автомат был не такой, как автоматы на нормальных вокзалах. На нем не было кнопок с цифрами, означающими станции. Скорее, он был похож на автомат для банковских переводов — с буквенной клавиатурой и щелями для монет, карточек и купюр. Мы рассмеялись и набрали название нашего города. На вопрос «Правилен ли Ваш выбор?» ответили «да», пихнули в щель двадцатку и получили сдачу и два билета по шесть пятьдесят: «Биркендорф — Шлезвиг».
У нас оставалось сорок минут до поезда, и мы решили провести их на перроне. Альтернативы у нас, в общем-то, не было: на вокзале не имелось ни кафе, ни газетного киоска, ни даже захудалого цветочного магазина. Такие вокзалы встречаются иногда в немецкой глубинке, и, как это ни прискорбно, там нельзя купить батончик «сникерса» и банку колы для утоления жажды действия.
По подземному переходу мы перебрались на пустой перрон. Пекло июньское солнышко, по одну сторону путей стоял лес, по другую краснокирпичный вокзал без окон, казавшийся отсюда приземистым сараем заброшенного рыцарского поместья. Мы сняли жилетки и рубашки, закурили и улеглись на деревянные лавки. Загорали. Когда табак сигарет иссяк, мы, как по команде, поднялись и пошли бродить по перрону в поисках чудес. Одно из них быстро обнаружилось.
Это был муравейник в цветочной клумбе. То есть собственно клумбы в этом месте давно (или никогда?) не было, а был на ее месте муравейник. И муравьи караваном шли из муравейника к краю перрона, спускаясь там в неведомую бездну — и назад. Что-то носили. Или шли с пустыми руками. Но когда шли порожняком — видимо, тоже что-то имели в виду.
От солнца и деревенской пустоты вокруг у нас постепенно улучшилось настроение, и мы занялись муравьями. Наша игра состояла, в основном, в том, чтобы преградить им дорогу и не дать пройти намеченным десяток лет назад путем. Осторожно, чтобы не подавить маленьких чернышей, мы ставили ноги на их двустороннем шоссе и посмеивались, когда видели, как они начинают потихоньку сходить с ума и возвращаться. Потом мы решили, что те, которые вернулись домой, рано или поздно сделают новое шоссе. Но те, которые ушли в бездну за перроном, уже не вернутся домой никогда. Мы пожалели муравьев и прекратили нашу игру.
Вскоре подошел поезд, и мы тоже вернулись домой.
Так мы проездили всю оставшуюся неделю: в Биркендорф на машине, назад на поезде, покупая билеты в необычном автомате. Самое интересное, что поезд всегда был совершенно пуст, не было даже кондуктора-проводника. Лишь один раз мы увидели старушечье лицо в пронесшемся мимо первом вагоне, да еще однажды — человека с портфелем и черным зонтиком, садящегося одновременно с нами куда-то в один из последних вагонов. Куда ехали эти два персонажа неназванных романов, для меня до сих пор остается загадкой.
В пятницу я сказал:
— Мы заработали тысячу марок на двоих и теперь можем смело немного покутить в Гамбурге.
И мы купили билеты «обратно». «Биркендорф — Гамбург», восемнадцать тридцать за штуку.
И приехали в Гамбург.
Мы прогулялись по Рипер-Бану, выпили пива в стриптиз-баре и в конце концов с русскими студентками из Грэдьюэйт Скул упились в их общежитии, в одну ночь перейдя Стикс туда и обратно.
А в понедельник случилось нечто непредвиденное, что и стало причиной появления этих клочков исписанной бумаги. Цепочка причин и следствий наверняка была намного длиннее, но в итоге — я пишу по бумаге. А в начале было слово. И слово было от шефа. И шеф сказал: «Пора».
— Вы извините, ребята, но похоже, у нас больше нет для вас работы, — сказал он в полдень по телефону. — Так что к шести часам подъезжайте сегодня за расчетом.
Мы немного позлились, но быстро отошли. Когда работаешь так, как работали мы, никогда не знаешь, когда работа закончится и когда тебя попрут из офиса (магазина, аптеки, автозаправки), поэтому дело это было уже привычным. В конце концов, теперь и на этом месте все изучено и стало рутиной. Пора искать себе что-то новенькое и невиданное. Например, место уборщика в гостинице или грузчика в пекарне. Так думали мы, не спеша доделывая оставшуюся работу, жуя подгоревшую пиццу в кафе на втором этаже и шагая по велосипедной дорожке вдоль шоссе, на котором соревновались в лошадях мерседесы и хонды. Так мы думали и уже представляли, как сменим черные жилетки на белые халаты или окровавленные мясницкие фартуки, подходя к вокзалу на час раньше обычного.
Что нам оставалось делать? Охотиться за муравьями? Загорать? Наблюдать, как пульсирует горячий воздух над уходящими в никуда, сливающимися в стрелку шпалами? Все это мы уже не по разу проделали, каждый день ожидая поезда свои сорок минут.
Конечно, предметом нашего внимания оказался автомат по продаже билетов. Сначала мы забавлялись тем, что узнавали цены до Берлина, Штуттгарта или Базеля. Мы набирали название города, и экран выдавал: «Биркендорф — Мюнхен. 123 марки 60 пфеннигов». Мы как-то даже не подумали о том, что поезда на Мюнхен не должны были бы ходить через Биркендорф. Через десять минут мы обнаглели настолько, что задали автомату задачу с пунктом Б — Нью-Йорк, и только тогда глупый железяка, поняв, что вконец заврался, выдал нам: «Биркендорф — Нью-Йорк. 00 марок 23 пфеннига».
Не знаю, какие ассоциации плавали в поэтической голове моего бывшего друга. Быть может, в детстве он слишком увлекался рассказами Горького о Нью-Йорке, но только он вдруг сказал, обращаясь скорее к стене с рекламой «Сникерса», нежели ко мне:
— А что будет, если ему написать слово «ад»?
— Батарейки сядут, наверное, — сказал я. — Но давай попробуем.
И он написал. И автомат выдал.
«Биркендорф — Ад. 4 марки 20 пфеннигов».
Мы хохотали и матерились, держась за животы и глядя на эту дурацкую надпись. А потом решили взять по билету: в Ад и в Рай. Все равно это был наш последний день в Биркендорфе, и никакие приметы уже не действовали. Да и кондукторов на этой ветке не было. А на тот случай, если бы один из них появился, мы решили играть дурачков, упирая на то, что если билеты продаются, значит, это кому-нибудь нужно. То есть должна же существовать станция, до которой билет куплен. А если автоматы на станциях Государственных железных дорог такие тупые, то в этом виноваты никак не пассажиры, которые ими пользуются.
Билет в рай стоил 3,80.
Мы вышли на перрон с цветными бумажками в карманах. У меня был билет в рай, у моего друга — билет в ад. Все так же, как неделю назад, пекло солнце, и мы снова сняли жилетки и рубашки и улеглись на деревянных лавках. Где-то в лесу птицы кричали о чем-то несбывшемся, где-то за вокзалом на шоссе шли ежедневные и бессмысленные соревнования машин и мотоциклов. У горизонта, куда уходили рельсы, струился воздух — сверху вниз и снизу вверх. В небе плыло облако, похожее на рояль, а муравьи шли в пропасть за перроном — и обратно.
Когда подошел поезд, мы встали и пошли к двери. Когда я уже поднялся на подножку, мой бывший друг спохватился и бросился назад — он забыл на лавке свой жилет. Схватив его, он забрался в соседний вагон...
Бессмысленно было бы продолжать повествование. Во-первых, потому, что воображаемый читатель уже давно и сам понял, что к чему. А во-вторых, потому, что и начинать-то повествование было бессмысленно.
Конечно же, я не нашел его в соседнем вагоне. Конечно же, больше мы никогда с ним не встретимся. Потому что он уехал по своему билету, а я — по своему, а билетов «обратно» нигде не продают, ведь наш путь, в сущности, всегда был только в одну сторону. И наверное, не зря он захватил с собой жилетку — там, где он сейчас находится, она ему, может быть, пригодилась. Я же оказался там, где вышел на первой станции. То есть здесь. Меня встретили девчонки, говорящие на каком угодно языке, только не на том, на котором я говорил в прежней моей жизни. Но я их понимаю, и они понимают меня.
Меня не интересует, кто или что они такое, эти девчонки, которые по утрам хихикают, готовя завтрак, а ночью не могут спать на спине из-за своих крылышек. И мне неинтересно, где в действительности я сейчас нахожусь и что станет со мною в будущем. Меня мучают совсем другие вопросы.
Куда бы мы приехали в одном вагоне, не вернись друг к лавке с оставленной жилеткой? Может быть, мы просто приехали бы в наш Шлезвиг и взяли расчет у шефа? Это было бы вполне объяснимо с точки зрения теологии.
Куда ехали те два пассажира, которых мы когда-то увидели? Доехали бы мы до Нью-Йорка за двадцать три пфеннига? Почему мой билет в рай стоил дешевле его билета в ад? И если бы я заказал станцию «Счастье», — очутился бы я здесь же или в другом месте?
Но самый-самый главный вопрос, который беспокоит меня по ночам, когда я, как от удара током, просыпаюсь на огромной постели, освобождаюсь от рук спящих девчонок и иду курить на кухню, звучит так:
— Куда бы мы приехали, если бы мы ехали зайцами?
8—9 октября 1999
