Раб лампы

То полон покоя и воли,
то снова ничтожен и слаб,
не может прожить он без боли —
раб лампы, судьбы своей раб.
И силы мои на исходе
с ударом, почти ножевым,
когда в равнодушной природе
живое убито живым.
Всё движется, ясное дело,
мотается нить на клубок,
и голубя нежное тело
голодный клюёт ястребок,
и лис управляется ловко
в сей, пуще неволи, игре:
успела лишь пискнуть полёвка,
чья тушка исчезла в норе.
По зову природы и правды,
горшочек, вари, не пустей,
пока плотоядные прайды
своих окормляют детей.
Но мне непонятно — по праву
души, что любовью сыта,
зачем, на какую забаву
ребенок терзает кота,
зачем из рогаток по белке
каменьями бьют пареньки,
и ради какой переделки
они заточили клинки,
зачем облачается в робу
солдатсткую хмурый сосед...
Затем, чтоб насытить утробу?
Такой и утробы-то нет.
Есть смерть, чьи пустые глазницы
с живыми знакомят её.
Мы видим любимые лица.
Она видит прах и жнивьё.
Но тот, кто откроет ей двери,
снабдив и ножом, и сумой, —
страшнее голодного зверя,
опаснее смерти самой.