Невидимая стена
Я ― Бен, а полностью Бен Шем или даже Бен Элохимович Шем, еврей, конечно. Что-то толкнуло меня, и ― вылетел из стены. Оглянулся. Стена стальная, зер кально отполированная. Зеркало. Зеркала не видно, только себя в нём и что отразилось. Снаружи себя, а изнутри буквами, буквами по поверхности, как нас зовут и где жили.
Мы жили в Штеглице на Шлоссштрассе 30. Там сейчас другой, современный дом с магазинами. А тогда? Тогда нас продали. Продали ни за грош – за идею. Нет! Или да? Или нет? Но живём-то мы в стене. Вернее, на стене, на поверхно сти, что ли? Мы теперь двумерные. Однако, выходим. Когда выходим, то вы глядим, будто живые. Я раньше многих не знал, с кем теперь вместе оказался.
Вдруг из стены возникла голова, и за ней постепенно мундир со знаками отли чия американского офицера юстиции. Так же медленно образовался и весь американец, поклонился слегка и спросил, позвольте представиться? Вот именно, произнёс просьбу, но с вопросительной интонацией. Странно. Я, ко нечно, ответил „да“. Американец с полупоклоном:
― С вашего позволения, Роберт Макс Василий Кемпнер, заместитель главного обвинителя от США, члена федерального верховного суда, Роберта Джексона.
― Простите, когда, какого суда? Спросил я, стесняясь, что не знаю чего-то важного и, должно быть, известного всем на свете или, по крайней мере, само собой разумеющегося.
Кемпнер улыбнулся и сказал мягко и не навязчиво:
― 5-го декабря 1945 года. Международного суда в Нюрнберге над нацистскими главарями, которых удалось поймать. Гитлер, Геринг и Гиммлер покончили с собой и этим суда избежали. Вы не знаете, потому что вас уже не было.
― А где же я был?
― Вас ещё в 1943 году в Освенциме сожгли. Убили газом, а тело сожгли. И па па ваш могучий со связями не помог.
― Не помог, потому что не смог. Я знаю, как он страдал.
Зажмурился и снова открыл глаза. Небо промыто дождём до самой синевы. На стене медленно высыхают последние капли. Снова тянет куда-то неведомая сила, притяженье конца, та, что народы косила, не открывая лица. Мы смерти не ведаем тайны, не слышим её бубенца. Её поцелуи летальны, объятья – бон
бон из свинца. А жизнь – просто на-поминанье про путь из глупца в мертвеца. Чего не помню, того не было. Когда себя забуду, не станет и меня.
― Меня зовут Бен. Можно я буду звать вас Роберт?
― Конечно, Бен. Меня теперь тоже уже нет. И продолжил улыбчиво, только я своей смертью умер.
― Как умер, когда?
― 15-го августа 1993 года. Я прожил трудную, но очень счастливую жизнь. ― А что, бывает не трудная жизнь?
― Наверное, ты прав, не бывает.
― Роберт, ты разве еврей?
― Да, еврей.
― Поэтому ты здесь?
― Нет, не поэтому, а потому что я заместитель главного обвинителя от США в Нюрнбергском процессе. Главный отвечал за соблюдение прав, за адекват ность текстов и действий. А все материалы готовил я. И зачитывал их иногда. Главный текст обвинения зачитал 5-го декабря 1945 года.
― То есть ты этим текстом живёшь?
― Да. Мы все когда-нибудь будем только тексты. И дай-то Бог, чтобы нас чи тали! Три раза в день я ползаю по стене длинной строчкой. Сейчас как раз моё время.
Кемпнер, не прощаясь, приложился головой к стене, стал переливаться в мато вую строку. И медленно зазмеился по зеркалу: «У них отняли профессию, укра ли имущество, им запретили наследовать или завещать, им не разрешалось даже сидеть на скамейках в парках или держать дома канарейку, им воспретили
пользоваться общественным транспортом, посещать рестораны, концерты, те атры или кинотеатры; их подчинили расовым законам, их лишили всех граж данских прав, им было отказано в свободе передвижения, их права и человече ское достоинство были затоптаны в прах, их депортировали в концентрацион ные лагеря и там отправляли в газовые камеры ... Жертвами всего этого были
евреи… Их обязали носить жёлтую звезду…».
Я стоял и балдел. Меня сожгли, а всё равно, хоть и двумерный, живу. Листопад.
* * *
Увидел девушку. Она определённо шла к стене. Заметила меня. Остановилась. Пошла дальше. Оглянулась. Остановилась уже вблизи.
― Ты оттуда? спросила она, показывая на стену рукой.
― Да, сказал я. Как ты догадалась?
― Я тоже призрак, ответила она. Меня зовут Рина.
― Так ты еврейка?
― По папе.
― И живёшь в стене? Я тебя раньше не видел.
― Нет, не в стене. Я в первый раз, посмотреть.
― Где же ты живёшь, Рина-Марина?
― В столе. Я живу в столе. И заруби себе на носу, я Рина, а не Рина-Марина! Я понял, что обидел её дурацкой шуткой. С именами вообще нельзя шутить. ― Прости мне глупый юмор, Рина. А по фамилии как?
― Зискинд.
― Как это в столе?
― Расскажу. Листопад.
― Что листопад?
― Осторожно! Всё листопад. И везде. Тень оторвать от тела не могла. А те перь могу.
Я не понял, что листопад, почему? Я же раньше ещё подумал листопад. Какой тут листопад в декабре?! А она про что листопад? И тут меня понесло. Какой-то психопат, предвестник эскапад таких, что принципат ответил невпопад, как масло без лампад или распад лопат на штык и черенок. Садовник конопат, са
довник козлоног и крайне одинок. Он сам товарищ Сталин фатален и летален. Он сам геноссе Гитлер, он нежен, словно выстрел. Садовник конопат, копытен и хвостат. Садовник-уголовник, мы с ним давно на «мы». Он слепочек тюрьмы, это он доносчик и следователь, и судья, и исполнитель приговора, то есть па
лач. Плачь-не-плачь, похоть. А похоть, она как хохот. Плачь-не-плачь, палач, тёртый ты калач. Все в одном лице на правильном конце советский человек или бравый наци, готовый разобраться, что прав всегда лишь пепел, будь он тогда хоть петел, хоть самая та кýра нá смех, когда сжигают наспех ещё живых, кого в камере встретил, кого палач обезвредил…
― Ты что, бредуешь? спросила Рина. Остановись, возьми себя в руки! Я тоже бредую, бывает.
Она протянула руку, к моей руке прикоснуться. Не получилось, мы бестелесны. Но жест её волшебный успокоил меня. Листопад.
* * *
По стене снова зазмеился строкой Роберт Кемпнер. Дополз до своего обычного места и стал опять медленно отделяться от стены, приобретая трёхмерный об лик.
― Живые нас не видят и не чувствуют. Если что, проходят нас насквозь. Они нас только читать могут. Ну, там имя, адрес. Меня вот этой строкой.
Кемпнер снова повернулся к стене, но я его остановил.
― Роберт, не надо. Я знаю тебя уже наизусть. И Рина Зискинд знает.
― Да, знаю, подтвердила Рина. А вас, господа, как зовут?
― Я Бен Шем, можешь звать меня просто Беня. А это Роберт Кемпнер. Он был заместитель главного обвинителя от США в Нюрнбергском процессе. Эта стро ка – главный кусок из его обвинительной речи. Да, а ты-то где жила?
― Я жила в Амстердаме, на набережной Принсенграхт 299, мы прятались в задних комнатах Замка ван Беверен. Это несколько домов от знаменитого теперь дома-музея Анны Франк, Принсенграхт 265. Мы были знакомы и обе вели дневник. Аня такая эгоманка, с ней дружить было невозможно. Мы всё равно встречались. Меня схватили как раз, когда я шла от неё. Мой дневник остался в столе. Там теперь и живу.
― Что было дальше? спросил Роберт.
― Меня отправили как рабочую силу в Германию, а я простудилась по дороге, потому что была без вещей. Тогда меня перенаправили в Освенцим и сожгли.
― Ну да, могли бы и встретиться, сказал я.
― Могли бы, только тебя сожгли раньше.
― А здесь-то ты как оказалась?
― Как-как? Простая телепортация. Без тела, ведь, стоит только захотеть куда нибудь, и уже там.
— Вот не знал, удивился я.
― Я тоже не знал, сказал Роберт. Можете слетать в Амстердам или куда захо тите.
― А ты?
― Не могу отлучиться, я здесь на службе на вечные времена. ― Ну да, на вечные?! Ноги когда-нибудь протянешь.
― Точно не протяну. Мы же не старимся после смерти! Ты что, не знал? ― Да, знал, но забыл.
* * *
Завечерело. Магазинчики и мастерские стали закрываться. Что-то мне не хоте лось лететь в Амстердам. Рина с любопытством оглядывалась вокруг. Роберт заполз на своё место в стене. Мне казалось, что я снова жив, что я просто вы рос из тела. Написал книгу. Теперь я её читаю, пытаюсь понять, не могу разо браться, о чём.
Что это за место такое время? И почему? Почему это с нами случилось? Пото му что злобный оскал большинства? Большинство – это Сцилла, которая хочет править миром. Чтобы мы рабством гордились. На рукаве сияет жёлтая звезда. Шестиконечный хохот. И похоть, похоть! Бессмертна только похоть. И после смерти похоть, весь мир угрохать, и вместо божества звериный оскал большин ства!
― Как ты умер, Беня? спросила Рина. Ну, в самый-самый последний момент. Тебе же что-то неожиданное стало ясно. Ты же не от газа умер, а как-то вооб ще? Ну, в самый-самый последний момент, когда небо уже открылось, а душа ещё за тело цепляется?
― Камень, камень сегодня была душа моя. И твоя.
― Нет, это тебе казалось. Это ты по-земному умирал. Но ты же верующий, ты знаешь и чувствуешь больше. Ты настоящую причину назови. Беня, пожалуй ста, назови, Шем!
Я молчал некоторое время. И вдруг что-то во мне сказало. Сказало и повтори ло, повторило-произнесло:
― Чернила кончились в аорте, чернила.
* * *
Почти совсем стемнело. Площадь перед стеной ярко освещена. По улицам уже не ходят, а гуляют. Фланируют посетители ресторанов и кафе. Время замедли лось дать городу отдохнуть от дневной суеты.
На самом красивом углу площади оптическая мастерская и магазин очков «Brillenatelier Steglitz». У них в витринах не очки и не телескопы-микроскопы, а настоящее искусство, скульптуры, графика – загляденье. Там свет погас по следним на этой стороне. Известный в городе мастер, господин Цатти, пожилой
уже человек, медленно запирал входную дверь на четыре замка. Мимо него быстрым, даже, можно сказать, строевым шагом прошла группа скинхедов, че ловек десять-двенадцать, все в чёрном, высокие бутсы, татуировка свастика, у кого на шее, у кого на щеке, у одного на затылке. Этот был их группенфюрер, он нёс ещё кувалду на плече.
Они подошли к стене, встали полукругом, группенфюрер в центре, кувалду опу стил и начал что-то говорить. Мне стало плохо и страшно. Я не понимал его слов, а людоедский смысл понимал. Поговорив немного, группенфюрер вскинул руку, они тоже вскинули и сказали хором: «Хайль Гитлер!» Тогда группенфюрер поднял кувалду, размахнулся и бухнул в Роберта Кемпнера, в середину его об винительной строки. Стена отозвалась глубоким стоном. Скинхеды смеялись.
Я чувствовал, что прощаюсь, и не понимал. Листопад.
Группенфюрер снова поднял кувалду. Мы ничего не могли поделать, ни Роберт, ни Рина, ни я. Мы невидимы для живых. Вдруг господин Цатти возник между кувалдой и стеной…
06 мая 2021
